Капитализм умрет

Георгий Дерлугьян, социолог, профессор Северо-Западного университета США, — о кризисе капитализма и том, во что он переродится

— Когда мы задаемся вопросом, есть ли будущее у капитализма, мы ведем разговор о том, что наши экономические модели слишком грубы, чтобы учитывать случайности. Слишком много разных циклов накладываются друг на друга. Скажем, случайный цикл финансовой спекуляции: где-то что-то не отрегулировали — он возник. И потянул за собой другой негатив, который накопился в системе. В частности, он показал, какой процент среднего класса был вытеснен со своих рабочих мест вследствие развития технологий.

Представьте, сколько клерков приходили в учреждения и что-то там считали на своих арифмометрах. Это были нормальные рабочие места, но они исчезают. Представьте, сколько рабочих мест уничтожает, допустим, продажа книг в интернете. А если все книги станут доступны в электронном виде?

В какой-то момент на это обратили внимание совершенно разные люди. Например, Рэндалл Коллинз (выдающийся социолог, профессор Университета штата Пенсильвания. — «РР») — абсолютно консервативный по своим взглядам экономист, сын американского дипломата времен холодной войны, — вдруг принимает едва ли не марксистскую теорию, утверждая, что она продолжает работать. Это теория, от которой отказались сами марксисты: об абсолютном обнищании рабочего класса по мере замещения их машинами. Только сегодня происходит замещение не рабочего, а среднего класса.

Это началось лет двадцать пять назад. Но мы этого не замечали, потому что средний класс, по крайней мере в США, превратился в финансовых спекулянтов. Они все получили денежные средства, инструменты — и торговали на дому акциями (вот они, чудеса IT: стало возможно через компьютер торговать акциями!). Что-то выигрывали, откладывали себе на пенсию, покупали дома в Аризоне. Но в какой-то момент встал вопрос: а могут ли все безработные переквалифицироваться в менеджеров хедж-фондов? Кто-то, конечно, может, но не все.

В итоге схлопывание целых отраслей экономики, появление значительного числа безработных образованных людей привело к неожиданно серьезным протестам. Посмотрите, в Америке на акцию «Захвати Уолл-стрит!» приезжают мелкие предприниматели — со словами, что в малом бизнесе невозможно ничего сделать, что все контролируется крупным капиталом. В России то же самое: у общества возникло четкое представление о несправедливости — почему элита использует государственные средства, ресурс власти для того, чтобы создавать свои бизнес-возможности? В результате малый бизнес может оказаться очень даже политически мобилизуемым — миру грозят буржуазные революции.

Иммануил Валлерстайн (макросоциолог, ведущий исследователь Йельского университета. — «РР») говорит о другом — об общем кризисе, когда капиталистам становится неинтересно играть в капитализм: невозможно найти источник устойчивых прибылей. Куда вкладываться, если кругом кризис? И государству приходится как-то реагировать на это, брать издержки капиталистов на себя.

Вот так, сам по себе, рождается некий новый социализм — социал-демократизм.

Новый социализм родится через буржуазные революции?

Буржуазная революция — это только поначалу. Но чем больше революций, тем проще устроить следующую — это твердо установленный научный факт. Так было в Восточной Европе: 56-й год проложил дорогу 68-му, тот — 80-му. И власть реагировала — снимала различные ограничения, становилась менее жесткой. И в нужный момент это позволило очень быстро переформатировать восточноевропейские страны на сотрудничество с ЕС.

Это я к тому, что многие революции будут происходить постепенно: где-то что-то «взорвется», государство откликнется на эту проблему — и перемены вроде незначительные, а через двадцать лет вы оглянетесь и поймете, что возникли сильные структуры государственного регулирования. Как и в любой революции, драматические моменты неизбежны, но они только ускорят движение в том направлении, в котором мы и так уже двигаемся.

Под новым социализмом вы подразумеваете огосударствление экономики?

Не столько государственные формы собственности, сколько государственные формы контроля. Это эффективнее. Потому что «Газпром», например, государственная компания, но государство, как мне кажется, не знает, что происходит сегодня в «Газпроме», сколько там на самом деле чего. И если так, то это «Газпром» огосударствлен или государство огазпромлено?

Нужны очень компактные, эффективные «госпланы», и они будут появляться. Речь не идет о советском Госплане. Я часто привожу такой пример: сколько столетий люди пытались летать, придумывали монгольфьеры, воздушные шары, дирижабли… Но по-настоящему полетели, только когда появились алюминий и двигатель внутреннего сгорания. Аналогия в том, что возникают технические возможности, которые могут возродить дискредитированные прошлым идеи. Сегодня вооруженный современной математикой и огромным количеством техники планирующий орган будет отличаться от прежнего госплана, как двигатель внутреннего сгорания от паровой машины. Появляется возможность создавать отраслевые «госпланы», выстраивать более маневренные системы управления. Государство будет экспериментировать в направлении нового менеджмента.

Войны на Ближнем Востоке

Евгений Сатановский, президент Института Ближнего Востока, — о хаосе, который грозит региону

— Когда вы стоите посреди адской кухни, вопрос о температуре котлов и сковородок — достаточно они горячи, недостаточно — вопрос философский. Начался процесс слома ближневосточных систем, которые существовали там последние лет шестьдесят. Причем слома, безусловно, в пользу исламистов, режиссируемого прежде всего ваххабитским тандемом Катара и Саудовской Аравии.

Поскольку каша, которая заваривается сейчас на Ближнем Востоке, — это надолго, на поколения, она, безусловно, приведет к вовлечению колоссальных групп — миллионов и десятков миллионов людей — в очень большие войны.

В Ливии начинается гражданская война и межплеменная резня — такой афгано-сомалийский вариант. В Тунисе риторика победивших там исламистов перешла на уровень разговоров «вперед, на Иерусалим, в защиту палестинского народа!». В Египте совсем катастрофа: более 70% голосов получили исламисты, причем из них около четверти салафиты, радикалы. Сирии уже не уцелеть: Асад — союзник Ирана, и свалить его режим накануне конфликта с Ираном стратегически важно для саудовцев и катарцев. Резня будет огромная, точно больше, чем в Ираке. Речь идет о миллионах беженцев и жертв.

Турция Реджепа Тайипа Эрдогана постепенно становится великой державой. Он превращает ее в новую Оттоманскую Порту, особенно этого не скрывая, — с возрождением ислама в качестве государственной религии. В этом контексте было очень показательно, когда Турция, изначально крайне дружелюбная к Ливии и Сирии, сначала приняла серьезное участие в операции по уничтожению Каддафи, а затем внезапно, буквально в один момент, превратилась из лучшего друга нынешнего сирийского режима в самого жесткого его критика — страну, на чьей территории собирается вся сирийская оппозиция, в том числе и вооруженная.

Что мы будем делать с Турцией, когда возникнут какие-то трения, не очень понятно, а они возникнут. Потому что все наше Причерноморье с Сочи, Анапой и так далее когда-то было турецким. Думать, что турки об этом забыли, смешно.

Израиль занял глухую оборону — готовится к войне на всех фронтах, которые только существуют. Включая военные конфликты с Египтом и Турцией, но прежде всего с монархиями Аравийского полуострова.

В общем, регион находится даже не между Сциллой и Харибдой — он медленно погружается на дно эдакого политического Мальстрема, где будет пребывать, с моей точки зрения, еще поколения три. Ближний Восток ждут войны, геноциды, беженцы. Евреев в арабских странах уже почти не осталось, так что там, судя по всему, будут дорезать христиан. А ведь их в Сирии и Египте миллионы человек, так что события обещают быть очень масштабными.

Запад включился в большое переформатирование арабского мира по саудовским и катарским калькам — готовя себе новую «Аль-Каиду» на очередное 11 сентября. Как показали недавние события в Ливии, особых сил, чтобы вести реальную войну с серьезным противником, у НАТО нет. С Каддафи они боролись, аннексировав его авуары в своих банках. Но с Ираном так не получится: иранских денег в западных банках практически нет, иранцы не настолько глупы и давно уже все диверсифицировали. А Китай или Тайвань, где держат свои деньги иранцы, в эту войну явно вмешиваться не будут. Так что операция в принципе возможна, но выйдет очень дорогой. Пойдет ли на это Запад — вопрос. Мне кажется, Обама давно уже смирился с иранской атомной бомбой. Он даже научился пропускать мимо ушей открытые заявления саудовцев о том, что, как только Иран сделает бомбу, она появится и у Саудовской Аравии.

С Пакистаном у США отношения сейчас не то что хуже некуда, а фактически предвоенные. И вот с этой страной, у которой 110 ядерных зарядов, точно ничего поделать нельзя.

Эпоха гегемонии закончится

Михаил Ильин, профессор МГИМО, почетный президент Российской ассоциации политической науки, — о новой мировой эпохе

В чем суть нынешнего кризиса?

На мой взгляд, нынешний мировой кризис — это очередное проявление ритмического чередования фаз гегемонии и участия. Всего в XX веке таких волн было четыре: первая — после Первой мировой войны, затем после Второй мировой, третья — в 70-е, наконец, 90-е — это четвертая волна гегемонии. Ее пик пришелся на рубеж тысячелетий — начиная с 11 сентября мы стали свидетелями нисходящей фазы, и вот сейчас эта волна подошла к концу.

То, что мы наблюдали в течение всего года — «арабская весна», европейский кризис, последние события в России, — это проявление как раз смены парадигмы. Постепенно происходит эрозия старой системы международных отношений с США в роли гегемона. Но это глобальный процесс, в каждом конкретном регионе он проявляется по-своему. Возьмем, к примеру, Европу. В 90-е годы здесь нарастали интеграционные процессы, то есть стремление к некой общей воле, вершиной чего стало появление единой валюты. Потом эти процессы постепенно пошли на спад — провалился, к примеру, проект общей конституции — и вот теперь, по-видимому, завершаются окончательно.

Следующая фаза, примерно лет двадцать, будет проходить под знаком участия. То есть возможности для различных акторов — государств, партий, политических сил — проявить свою частную волю, которая будет доминировать над общей. И в этом нет ничего особенно драматического: у всего на свете есть циклы.

Происходящее сегодня в России является частью общемирового тренда?

К счастью, да.

Почему к счастью?

Потому что снимается проблема конфликта между национальной и глобальной тенденциями. Смотрите, укрепление властной вертикали в России в целом соответствовало логике двадцатилетней волны гегемонии, но началось уже на нисходящей фазе. То есть если бы Путин появился в 1991 или 1996 году, это было бы оптимально, а так получилось небольшое, но все-таки опоздание. Волна пошла на спад, и поэтому у Путина до конца не получилось, а он не понимает почему — начинает искать врагов, шакалящих у посольств… А нужно просто вовремя перестроиться, поймать новую волну.

Какие возможности для России открывает переход в новую фазу? И какие риски с ним связаны?

Все последнее десятилетие, когда нам бы стоило накапливать и отрабатывать различные варианты долгосрочного развития, ничего этого не происходило, скорее даже наоборот. Следующая фаза может позволить нам компенсировать, пусть и с опозданием, образовавшийся дефицит альтернативных стратегий. Однако мы совершенно не готовы, например, обеспечивать активное участие в общественно-политической жизни огромной массы мигрантов, которая появилась в России; мы вообще не понимаем, кто они и что с ними делать. Совершенно очевидно, что они тоже захотят быть на гребне волны участия, да и просто вынуждены будут там быть. А у нас нет ни правовой базы для этого, ни политических инструментов, ни просто ментальной готовности. И ни у одной из наших партий, пробившихся в Думу, нет не только программы действий, но и просто желания говорить на эти темы.

А ведь кроме мигрантов у нас образовались и другие новые социальные слои. Но наши политики этого просто не видят. С одной стороны, у нас замечательный потенциал для участия, а с другой — совершенно неясно, как его реализовывать.

Чего ждать остальному миру?

Приведу только один пример. Существует проблема распространения ядерного оружия. В предыдущую эпоху эта проблема худо-бедно решалась. Но именно худо-бедно: даже в условиях гегемонии появлялись новые ядерные державы. Теперь даже старые институты контроля будут ослабляться, и, естественно, появятся новые возможности для дальнейшего распространения не только инноваций и ноу-хау, но и ядерного оружия. То есть, с одной стороны, возможна демократизация и либерализация общественной жизни, а с другой — неконтролируемый рост региональных конфликтов.

Радикальная смена элит

Алексей Мухин, генеральный директор Центра политической информации, — о третьей мировой войне

Предположим самое худшее: начинается третья мировая война, которую, конечно, можно обозначить как конец света, потому что сейчас все страны находятся в крайне нервном состоянии, и зависит оно от одного вопроса: останется Америка доминировать как самая сильная держава в мире или нет?

Что самое интересное, отечественные события здесь полностью вписаны в общемировой контекст. Если в мире есть диктат США, военный, экономический и так далее, но при этом в геополитике существуют и другие субъекты влияния, то в России есть Путин, безусловно доминирующий в политическом поле и являющийся со своими друзьями серьезной экономической доминантой.

Как и в России, в мире произошло старение бренда — и точно так же, как у нас, в мире никто не знает, что с этим делать. Возможно, война была бы лучшим выходом из этой ситуации. Потому что в каком-то смысле она является проверкой для ветшающих империй, и они либо перерождаются, либо уходят в историческое небытие.

Революция и радикальная смена элит в России может произойти только в том случае, если все это прежде произойдет на геополитическом уровне во всем мире. Знаете, судьба Путина и судьба Соединенных Штатов Америки странным образом связаны. Мне это кажется неслучайным.

Все это совсем не обязательно начнется с Ближнего Востока, хотя он и указан во многих источниках как причина начала конца света. Мне кажется, что в данной ситуации рвануть может где угодно — хоть в Северной Корее, хоть в Лондоне или Нью-Йорке. События на Ближнем Востоке лишь усиливают общую нервозность в мировых центрах влияния и не позволяют системе прийти в стабильное состояние. При этом сама по себе проблема Ближнего Востока, если отделить ее от эмоций, не стоит и выеденного яйца. Она медийная по своей сути — как конфликтной ситуации ее не существует.

Авторы: Павел Бурмистров, Андрей Веселов, Виктор Дятликович, Дмитрий Карцев, Филипп Чапковский, РУССКИЙ РЕПОРТЕР