В классовом обществе все привилегированные классы, социальные группы и слои в силу самого факта своей привилегированности оказываются классами, группами и слоями общественно паразитическими – и речь может идти лишь об их большей или меньшей паразитичности, о соотношением между размером их общественной полезности и общественной же паразитичности.

Бюрократия, разумеется, не является исключением. Специальная общественно полезная функция бюрократа – управленческая функция – не упраздняет паразитизм бюрократии. Более того, чем больше численность и влияние бюрократии, тем больше привилегий (де-факто или даже де-юре) бюрократия присваивает себе, то есть тем более паразитической она становится. Это общее правило, распространяющееся на любую бюрократию вообще – с момента возникновения бюрократии как общественного феномена. Джон Уилсон, например, обнаруживает абсолютно ту же картину в столь архаичном обществе, как древнеегипетское: "…должности множатся, далеко выходя за пределы личной подотчетности, целью становится синекура, обеспечивающая потенциально высокие доходы"[1].

Всякая бюрократия сколько-то успешно функционирует только потому, что перекладывает собственно работу со всех своих членов вообще на меньшинство аппарата – на трудоголиков и "рабочих лошадок", которые, конечно, встречаются на всех ступеньках бюрократической лестницы, но чем выше – тем реже и реже. То есть почти весь объем необходимой работы (не действительно необходимой, а необходимой по внутренним, извращенным бюрократическим представлениям) все более перекладывается на "простых исполнителей", на бюрократические низы, то есть, как правило, на людей, обладающих ограниченным опытом (в том числе и ограниченным опытом функционирования внутри бюрократической системы), ограниченными знаниями, ограниченными способностями. По сути, бюрократические низы – это "средние слои" ("средний класс"), то есть малопривилегированные (хотя и привилегированные все-таки) служащие, для которых статус, образ жизни (более паразитический, чем их собственный) и привилегии бюрократических верхов становятся предметом вожделения.

Говоря иначе, бюрократия в целом (и особенно бюрократические низы) и является "зеркалом" мелкой буржуазии, и ведет себя мелкобуржуазно, и несет в себе мелкобуржуазное паразитическое сознание. Эта мелкобуржуазная ограниченность (в том числе ограниченность способностей) и лежит в основе имманентного стремления бюрократического аппарата к паразитическому росту независимо от реального объема работы. Это явление описано, как известно, Сирилом Н. Паркинсоном и называется Законом Паркинсона[2].

Поскольку одним из обязательных и неизбежных принципов функционирования бюрократической машины является ее иерархичность, то по мере разрастания бюрократического аппарата бюрократические верхи неизбежно стремятся переложить как можно больше работы на бюрократические низы, то есть максимизировать свою собственную паразитичность. А поскольку бюрократический дух есть дух казенной привилегии, бюрократические низы, в свою очередь, стараются отыграться на тех, кто к бюрократии не принадлежит, то есть на тех, кем бюрократия управляет.

Ставшие давно уже общим местом обличения бюрократии, собственно, и связаны с этим специфическим проявлением ее паразитизма: в ситуации, когда бюрократические верхи перекладывают работу на нижестоящие звенья (строго иерархизированно, то есть от звена к звену), а самый бюрократический низ, естественно, старается избежать сверхперегрузок путем саботажа работы и окупить их поборами с управляемых, становится очевидна экономическая неэффективность бюрократии, ее неспособность выполнять свою общественно полезную функцию – функцию управления. Общественный паразитизм же, собственно, и заключается именно в этой неэффективности. Неэффективный коллективный управленец становится общественной обузой, коллективным "лишним ртом". И именно общественный, а не индивидуальный паразитизм бюрократии нарастает по мере восхождения по иерархической лестнице: бюрократические низы паразитируют на трудящихся классах, бюрократические верхи – и на трудящихся классах, и на бюрократических низах ("трудящихся классах" бюрократии).

Показательно, что слова "бюрократия", "бюрократ" традиционно несут негативную коннотацию – настолько сильную, что сами бюрократы не желают себя бюрократами называть, предпочитая термины "чиновник", "управленец", "менеджер". Только если вы заглянете в толковые словари, вы обнаружите, что первое, исходное значение термина – сугубо нарративное, строго говоря, нейтральное (то есть бюрократия – это повсеместно реально существующая система управления, осуществляемая с помощью иерархического аппарата, отделенная от общества, и только этим управлением и занимающаяся). Но к настоящему времени даже в толковых словарях негативная коннотация опережает нарративную: скажем, в словаре Ожегова первым значением слова "бюрократ" стоит "человек, приверженный к бюрократизму", и лишь вторым – "чиновник"[3]. В словаре Даля столь явного предпочтения (и разделения) еще нет, но само объяснение термина "бюрократия" носит сатирический или даже саркастический характер: "управление, где господствует чинопочитание; степенная подчиненность; зависимость каждого служебного лица от высшего и бумажное многописание при этом; многоначалие и многописание"[4]. Еще более показательно то, что слово "бюрократизм" имеет исключительно негативное толкование в отличие от любых аналогичных конструкций (ср. "аристократизм" или "буржуазность"). Только слово "мещанство" в современном русском языке несет такую же однозначно негативную смысловую нагрузку[5].

Отчасти это, конечно, связано с тем, что правящие классы склонны – вполне сознательно – перекладывать вину за все социальные неурядицы именно на управленцев, на бюрократию, снимая таким образом вину с себя[6] (а сама бюрократия точно так же традиционно направляет любое социальное недовольство на низы бюрократического аппарата, что в конечном итоге позволяет подменять любую социальную – а часто даже и политическую – реформу административными преобразованиями). Но в основном это связано с накопленным за несколько тысячелетий опытом человечества, который свидетельствует: правящие классы – собственники средств производства – могут управлять хорошо, или плохо, или не управлять совсем (если перекладывают функцию управления именно на бюрократов, на менеджеров), но бюрократия, не являясь собственником средств производства и потому не заинтересованная непосредственно в результатах управления, управлять хорошо не может.

Бюрократия есть порождение не только общественного разделения труда, но и другого объективного фактора – несовершенства общественного устройства. Поэтому бюрократия сама есть несовершенное общественное устройство. Однако от бюрократа требуют совершенных (идеальных, качественных) решений – подобно тому, как от крестьянина требуют качественных продуктов, а от рабочего – качественных деталей. Не будучи прямо заинтересован в этом и имея возможность, в отличие от прямого производителя, размазать ответственность по иерархии, бюрократ, естественно, и не может, и не будет принимать требуемых от него решений.

Общественная неэффективность бюрократии неустранима, поскольку бюрократия неизбежно – в силу неустранимости иерархии – порождает внутри себя ложное сознание и ложную картину мира. Причину этого объяснил еще Маркс: "Бюрократия есть круг, из которого никто не может выскочить. Ее иерархия есть иерархия знания. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение"[7].

Это Марксово наблюдение в полной мере применимо и к советской госпартхозбюрократии, которую Михаил Восленский называет "номенклатурой". Как раз у Восленского можно найти яркие описания процесса функционирования как партийной, так и хозяйственной "номенклатуры", в точности совпадающие с Марксовой характеристикой[8]. То, что Маркс дал именно общее, не зависящее от страны и времени объяснение имманентной экономической порочности бюрократии, видно и из того, что современный английский консерватор, откровенный противник марксизма, никогда Маркса не читавший, С. Паркинсон, говоря о современной западной бюрократии, практически повторяет слова Маркса: "Человек в основании пирамиды полагает, что людям наверху виднее. Но те жутко заняты и полагают, что вопрос тщательно изучен в нижних эшелонах – там у людей для этого есть время"[9].

Поскольку бюрократия порождает в себе и для себя ложное сознание, "знание", которым она обладает – это ложное знание, обрекающее бюрократию на неэффективное управление. Поэтому подлинное знание бюрократией отвегается. "Действительная наука, – писал Маркс, – представляется бюрократу бессодержательной"[10]. А раз так, бюрократия отторгает и носителей подлинного знания. Лоуренс Питер, сделавший, подобно Паркинсону, себе имя на исследовании законов функционирования бюрократии, указывает на то, что от носителей подлинного знания, то есть наиболее компетентных работников, всякая бюрократическая структура в обязательном порядке избавляется[11]. Л. Питер так формулирует свой вывод: "В большинстве иерархий сверхкомпетентность принимается за большее зло, нежели некомпетентность"[12].

Функционально советская "номенклатура" ничем не отличалась от любой другой бюрократии – кроме того, что являлась, так сказать, бюрократией в чистом виде: над ней не стоял никакой правящий класс. Теме общественного паразитизма именно советской бюрократии М. Восленский посвятил в своей книге целых две главы: главу 6 и бóльшую часть главы 10[13]. Показательно при этом то, что Восленский пользуется вполне марксистской методологией и вполне по-марксистски понимает "общественный паразитизм" "номенклатуры" – а именно как преобладание общественных издержек на содержание "номенклатуры" над вкладом "номенклатуры" в благосостояние и развитие общества[14].

Это – вполне научное понимание проблемы. В той степени, в какой исследователю удается вырваться из пут навязываемых ему правящими классами и слоями идеологических схем (то есть из ложного сознания), он неизбежно приходит к пониманию того, что в классовом обществе само по себе управление оказывается вынужденно связано с общественным паразитизмом. Так это случилось, например, с Торстейном Вебленом, который был, как известно, не марксистом, а институционалистом: "…функция управления, – констатировал Веблен, – хищническая, всецело присущая архаичному образу жизни праздного класса. Она заключается в осуществлении принуждения, власти над населением, у которого праздный класс черпает средства к существованию"[15]. Вебленовский термин "праздный класс" был лишь эвфемизмом эксплуататорских классов (вместе с примыкающим к ним и служащим им управленческим аппаратом) – во всяком случае, с того момента, как владельцы средств производства перестают лично участвовать в производственном процессе: "Отношение праздного (т.е. имущего непроизводственного) класса к экономическому процессу является денежным отношением – отношением стяжательства, а не производства, эксплуатации, а не полезности… Их (представителей "праздного класса". – А.Т.) функция является по своему характеру паразитической, а их интерес заключается в том, чтобы обращать все, что только можно, себе на пользу, удерживая все, что попадается под руку. Обычаи мира бизнеса сложились под направляющим и избирательным действием законов хищничества или паразитизма"[16].

Еще Маркс выяснил, что бюрократия подменяет реально поставленные перед ней цели своими собственными, бюрократическим целями: "Так как бюрократия есть по своей сущности "государство как формализм", то она является таковым и по своей цели. Действительная цель государства представляется, таким образом, бюрократии противогосударственной целью… Бюрократия считает самое себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои "формальные" цели своим содержанием, то она повсюду вступает в конфликт с "реальными" целями. Она вынуждена поэтому выдавать формальное за содержание, а содержание – за нечто формальное. Государственные задачи превращаются в канцелярские задачи, или канцелярские задачи – в государственные"[17]. Это, разумеется, изменяет и суть деятельности каждого отдельно взятого бюрократа: "Что касается отдельного бюрократа, то государственная цель превращается в его личную цель, в погоню за чинами, в делание карьеры"[18]. Это обеспечивает отрицательный отбор в бюрократической системе. Закономерность, в соответствии с которой в условиях отрицательного отбора происходит формирование бюрократической иерархии, описал Л. Питер, который так сформулировал свой Принцип Питера: "В иерархии каждый индивидуум имеет тенденцию подниматься до своего уровня некомпетентности"[19]. Питер также пришел к выводу, что всякая бюрократическая машина (если не вмешиваться извне в ее функционирование) стремится в идеале к максимальной неэффективности. Он описал это в Следствии 2 из Принципа Питера: "Для каждой существующей в мире должности есть человек, неспособный ей соответствовать. При достаточном числе продвижений по службе эту должность займет именно он"[20]. Следствие 1, Следствие 8 и Следствие 4 подтверждают уже известный нам факт нарастания общественного паразитизма бюрократии по мере продвижения по бюрократической лестнице: "Следствие 1: сливки поднимаются кверху, пока не прокиснут… Следствие 8: чем выше иерархия, тем меньше ее свершения… Следствие 4: вся полезная работа совершается теми, кто еще не достиг своего уровня некомпетентности"[21].

Проделанная Л. Питером работа, собственно, выявила следующий удивительный факт: чиновничество является единственной социальной группой (помимо, возможно, духовенства), которая, если ее предоставить самой себе и не оказывать на нее корригирующего давления извне, стремится утвердить в качестве основы своей деятельности некомпетентность.

Видный троцкистский теоретик Эрнест Мандель, который, как и полагается троцкисту, испытывал к феномену бюрократии особенный интерес, обратил внимание также и на то, что бюрократия не может быть экономически эффективна, так как исходит из принципа максимизации расходов, а не максимизации доходов (как он написал, "прямого размещения ресурсов", а не "максимального увеличения прибыли")[22].

Поэтому единственным серьезным механизмом улучшения функционирования бюрократии является репрессия. Если исключить революцию как генерализованную репрессию по отношению к предшествующей бюрократии (то есть как справедливое возмездие), то такую репрессию может осуществить только реальный собственник средств производства, которому служит бюрократия. Собственник может обнаружить, что бюрократия функционирует неэффективно – и пойти по пути кадровых замен (увольнений без содержания, или даже с предъявлением претензий по суду, или даже сопряженных с наказанием), общего сокращения численности бюрократии или даже по пути устройства генеральной чистки бюрократических рядов. Но так может поступить только сила извне, сама бюрократия к чистке своих рядов неспособна[23], поскольку, как давно известно, является корпорацией и, следовательно, связана корпоративной моралью. О неизбежном корпоративизме бюрократии писал еще Маркс[24].

По отношению к государственной бюрократии благотворную роль экзекутора может выполнять монарх (поскольку монарх – это не первый чиновник, вроде президента, он не назначен и корпоративной бюрократической моралью не связан). Применительно к советской "номенклатуре" роль монарха играл Сталин, который, несомненно, отождествлял себя с царем[25]. Но после смерти Сталина отечественная бюрократия добилась прекращения "чисток", то есть оказалась помещенной в тепличные условия[26]. Не чувствуя над собой хозяина, советская "номенклатура", естественно, сама начинала вести себя как "хозяин". "Обычные, характерные занятия праздного класса", по Т. Веблену, это "управление, войны, спорт и развлечения и отправление обрядов благочестия"[27]. Всё точно: советская "номенклатура" управляла, вела войны в разных регионах мира (это было делом не только военной бюрократии, а именно всей "номенклатуры" – в первую очередь бюрократии партийной и государственной), занималась спортом и развлечениями (и создавала "индустрию" спорта и развлечений – "массовую культуру" как средство идеологического оболванивания масс). Что касается "отправления обрядов благочестия", то есть религиозных и церковных дел, то этим тоже, естественно, занималась "номенклатура" – во-первых, в самом непосредственном виде, через легально существовавшие и находившиеся в полном политическом согласии с властью конфессии, иерархия которых входила в состав "номенклатуры" ("избираемый Собором Русской Православной Церкви Патриарх Московский и всея Руси состоит в номенклатуре Политбюро ЦК КПСС"[28]), а во-вторых, превратив официальную идеологию ("марксизм-ленинизм") в квазирелигию, то есть выхолостив, извратив и умертвив подлинное содержание марксизма – так, чтобы получившаяся псевдорелигия могла выполнять обычную религиозную функцию духовного оправдания существующей власти и могла быть сведена к интеллектуально необременительной обрядовой стороне.

Следующим шагом могла стать только попытка "номенклатуры" превратиться в действительного собственника средств производства. И "номенклатура" этот шаг сделала – при Горбачеве и Ельцине.

Но бюрократия, в отличие от других привилегированных классов, не бывает эффективной – и потому формирование нового класса собственников в постсоветских республиках на основе "номенклатуры" было худшим из возможных вариантов развития событий[29]. И именно поэтому постсоветская элита оказалась еще более паразитической и еще более неспособной, чем советская.

Как известно, еще Троцкий предсказывал, что если советские бюрократы захотят передавать свой статус и свои привилегии по наследству, им придется отказаться от марксизма и превратиться из управленцев в частных собственников средств производства[30]. Так и произошло, естественно.

Восленский еще в 1984 г. целую главку посвятил до сих пор "крамольной" теме превращения бюрократии в общественный слой, привилегии в котором передаются по наследству – детям и внукам ("Номенклатура становится наследственной")[31], привел большое число примеров и закончил вполне логичным выводом: "Правящий класс номенклатуры в СССР все явственнее начинает переходить к самовоспроизводству. Да, номенклатурная должность не наследуется. Но принадлежность к классу номенклатуры становится на наших глазах фактически наследственной"[32]. Но впрочем, Восленский издавал свою книгу в эмиграции и от воли советской (и постсоветской) бюрократии не зависел…

Кстати сказать, тот факт, что советская бюрократия в послесталинский период перешла к конструированию себя как наследственно воспроизводящегося слоя, свидетельствовал именно о сворачивании вертикальной мобильности в обществе и исчерпании ресурсов хоть сколько-то эффективного управления. Л. Питер указывал, что относительно успешное функционирование западных бюрократий обеспечивается только наличием "классового барьера": бюрократическая пирамида распадается на две неравные части, и в широком основании пирамиды по иерархической лестнице восходят en masse выходцы из "подчиненного класса", а верхушка пирамиды зарезервирована, как правило, для выходцев из "господствующего класса". "Рассматривая пространство в нижней части пирамиды… с очевидностью устанавливаем, что ввиду классового барьера многие служащие никогда не смогут продвинуться достаточно высоко, чтобы достичь своего уровня некомпетентности… Следовательно, классовый барьер служит гарантией, что в низших звеньях иерархии будет поддерживаться более высокая степень эффективности – какой нельзя было бы достичь в отсутствие этого барьера."[33] В советском случае такого разделения не было, "классовый барьер" отсутствовал, и любой бюрократ, независимо от своего происхождения, мог достичь своего уровня некомпетентности. К 80-м гг. XX в. этот процесс завершился, бюрократы в целом заняли свои места в соответствии со своим уровнем некомпетентности, что неизбежно должно было повлечь за собой и кризис управления, и экономический кризис.

Мне уже приходилось писать о том, что бюрократ-буржуазия – это явление, типичное для постколониальных стран, где сначала колонизаторами была создана бюрократическая администрация, а после ухода колонизаторов эта администрация прибрала к рукам колониальную собственность[34]. В отличие от "нормальной" буржуазии, бюрократ-буржуазия в создании своей собственности не участвовала, с феодализмом не боролась, и потому не имеет никакого исторически прогрессивного прошлого. Неудивительно, что бюрократ-буржуазия прославилась чудовищным казнокрадством и коррупцией (Маркос и его семья на Филиппинах, Мобуту в Заире, Бокасса в Центральноафриканской республике (империи), Сухарто и другие генералы в Индонезии, Иди Амин в Уганде, династия Сомос в Никарагуа, династия Дювалье на Гаити, президенты на Кубе – вплоть до Батисты и т.д., и т.д.).

Наша, отечественная коррупция, таким образом – естественное явление. И она неустранима, поскольку напрямую связана с тем, из какого социального слоя и каким путем сформировался существующий правящий класс. Вернее, она устранима только вместе с этим правящим классом.

4 ноября 2001 – 27 ноября 2006